Великая Российская Литература (ТМ)
(Под музеем автор подразумевает не буквальные музейные заведения, но форму десантированного, ритуального одобрения культурных явлений - примечание переводчика с верхолосёвского) Каргообразное восприятие наносит подлинной живой культуре сугубый вред. Музейная пыль, пропитавшая мумии акторов творчества воспроизводит преимущественно таковых: - Лучшие не осведомлены, не претендуют, не желают и не жалеют о том. - Имеющие не столько представление о произведении, течении, направлении, сколько представление о том, какое представление надлежит иметь. - Люди, которые могли бы познать, изучить и полюбить ту или иную единицу культурного творчества, кабы не фоновая нафталиновая осведомлённость о том, что она из себя представляет. Последние два явления особенно остро поражают школьную классику, советские кино, музыку, мультипликацию. С ними незачем знакомиться, и без того понятно, что всё это - достояние и предмет рутинной гордости. Тандем Захаров-Горин кажется нам наиболее наглядным - но отнюдь не единственным примером такой хвори: неординарные видения двух идеально подходящих друг другу творцов зарыто репутацией шлягера под гнусью дежурных телеэфиров. Подлинный же список жертв Музея истратит все буквы людей: Есенина вспоминают как пейзажиста-деревенщика. а не яркого (хоть и навино-вторичного) иманжиниста, Гоголь мало отмечен, как автор почти Сорокинской по структуре Записок Сумасшедшего, Одоевский почти канул вместе с Игошами и четырётысячным годом. Кто восторгается съёмочными решениями эпопей Освобождение и ОниСражалисьЗаРодину, блестящим визионерством ЦветаГраната и занятностью ТаинственнойСтены? И кто тепло посмеётся над тем, что ЗапискиСмешногоЧеловека местами похожи на Чеховскую пародию на Достоевского? О, авторы достойны серьёзного спроса - и проклятий, и колкостей, и отторжения, ибо они - в массе своей не недееспособные дети, заслуживающие почитания за сам факт удержания пера. Они достойны анализа - во всех формах: принятия со всеми отходами производства, высмеивания. Любви. Ненависти. Нерефлекторной любви. Нерефлекторной ненависти. Мы не виним людей: время каждого и каждой ограничено, и жизни не хватит попробывать изучить всё, что стоило бы. Тем паче, что на любом направлении нас ждут груды хлама. И всё же - мы нервно негодуем, отрицаем каргообразный речекряк как форму уважения к культуре. Мы знаем, что культура - это жизнь - со всеми надлежащими свойствами. А музейная пыль - несёт смерть, которая хуже всякого забвения. Забытым бывает и хокку, начертанное на берегу за час до прибоя - неуловимый момент бытия здесь и сейчас. А что окнулось в музейную пыль обретает прижизненные черты и свойства Елеазара.
(Под музеем автор подразумевает не буквальные музейные заведения, но форму десантированного, ритуального одобрения культурных явлений - примечание переводчика с верхолосёвского) Каргообразное восприятие наносит подлинной живой культуре сугубый вред. Музейная пыль, пропитавшая мумии акторов творчества воспроизводит преимущественно таковых: - Лучшие не осведомлены, не претендуют, не желают и не жалеют о том. - Имеющие не столько представление о произведении, течении, направлении, сколько представление о том, какое представление надлежит иметь. - Люди, которые могли бы познать, изучить и полюбить ту или иную единицу культурного творчества, кабы не фоновая нафталиновая осведомлённость о том, что она из себя представляет. Последние два явления особенно остро поражают школьную классику, советские кино, музыку, мультипликацию. С ними незачем знакомиться, и без того понятно, что всё это - достояние и предмет рутинной гордости. Тандем Захаров-Горин кажется нам наиболее наглядным - но отнюдь не единственным примером такой хвори: неординарные видения двух идеально подходящих друг другу творцов зарыто репутацией шлягера под гнусью дежурных телеэфиров. Подлинный же список жертв Музея истратит все буквы людей: Есенина вспоминают как пейзажиста-деревенщика. а не яркого (хоть и навино-вторичного) иманжиниста, Гоголь мало отмечен, как автор почти Сорокинской по структуре Записок Сумасшедшего, Одоевский почти канул вместе с Игошами и четырётысячным годом. Кто восторгается съёмочными решениями эпопей Освобождение и ОниСражалисьЗаРодину, блестящим визионерством ЦветаГраната и занятностью ТаинственнойСтены? И кто тепло посмеётся над тем, что ЗапискиСмешногоЧеловека местами похожи на Чеховскую пародию на Достоевского? О, авторы достойны серьёзного спроса - и проклятий, и колкостей, и отторжения, ибо они - в массе своей не недееспособные дети, заслуживающие почитания за сам факт удержания пера. Они достойны анализа - во всех формах: принятия со всеми отходами производства, высмеивания. Любви. Ненависти. Нерефлекторной любви. Нерефлекторной ненависти. Мы не виним людей: время каждого и каждой ограничено, и жизни не хватит попробывать изучить всё, что стоило бы. Тем паче, что на любом направлении нас ждут груды хлама. И всё же - мы нервно негодуем, отрицаем каргообразный речекряк как форму уважения к культуре. Мы знаем, что культура - это жизнь - со всеми надлежащими свойствами. А музейная пыль - несёт смерть, которая хуже всякого забвения. Забытым бывает и хокку, начертанное на берегу за час до прибоя - неуловимый момент бытия здесь и сейчас. А что окнулось в музейную пыль обретает прижизненные черты и свойства Елеазара.