Сергею Есенину
Посвящение великому поэту. Я слышу голос рыжий в тишине, Который пел всем клёнам и берёзам, И полю хлебному, что рано по весне Окрасилось зарёю светло-розовой. Горластым петухам, Лачугам равнодушным, Где храп стоял разбуженных коней, Где гуси стаями летали белым кружевом, И скрип телеги радовался мне. Метёт листвой по шумной мостовой. Художники поребрики рисуют, А он поёт про жизнь свою босую, Покачивая рыжей головой. Я тихо поклонился голове, А если проще - образу осеннему, Что где-то затерялся на траве Копной волос - и памятью навеянным. Иду и вижу - рыжие сады, Зарю цветастую, такую же, на небе, Какую он увидел молодым Сто лет назад, А старым так и не был. (и никогда не будет) Мётёт листвой по шумной мостовой. Художники поребрики рисуют, А он поёт про жизнь свою босую, Покачивая рыжей головой. Он писал, что двойник его чёрный Улыбается ночью из зеркала. Если так, то какого чёрта, Сам за зеркалом ночью зверствовал? Алкоголь разъедал ему душу, А в осколках зеркального света, Вечерами, я вечно бы слушал Песни пьяного в доску поэта. Метёт листвой по шумной мостовой. Художники поребрики рисуют. А он поёт про жизнь свою босую, Покачивая рыжей головой. Возможно, он не знал, как надо бриться, И мир считал за горечь и обман... Господь ему отвёл всего лишь тридцать, А он прожил - как некий хулиган. Какой чудак, какой чудак он право. И всё-таки под радостную грусть Не каждый свистнет ночью для забавы, Не каждый тискал бы краснеющую Русь.
Посвящение великому поэту. Я слышу голос рыжий в тишине, Который пел всем клёнам и берёзам, И полю хлебному, что рано по весне Окрасилось зарёю светло-розовой. Горластым петухам, Лачугам равнодушным, Где храп стоял разбуженных коней, Где гуси стаями летали белым кружевом, И скрип телеги радовался мне. Метёт листвой по шумной мостовой. Художники поребрики рисуют, А он поёт про жизнь свою босую, Покачивая рыжей головой. Я тихо поклонился голове, А если проще - образу осеннему, Что где-то затерялся на траве Копной волос - и памятью навеянным. Иду и вижу - рыжие сады, Зарю цветастую, такую же, на небе, Какую он увидел молодым Сто лет назад, А старым так и не был. (и никогда не будет) Мётёт листвой по шумной мостовой. Художники поребрики рисуют, А он поёт про жизнь свою босую, Покачивая рыжей головой. Он писал, что двойник его чёрный Улыбается ночью из зеркала. Если так, то какого чёрта, Сам за зеркалом ночью зверствовал? Алкоголь разъедал ему душу, А в осколках зеркального света, Вечерами, я вечно бы слушал Песни пьяного в доску поэта. Метёт листвой по шумной мостовой. Художники поребрики рисуют. А он поёт про жизнь свою босую, Покачивая рыжей головой. Возможно, он не знал, как надо бриться, И мир считал за горечь и обман... Господь ему отвёл всего лишь тридцать, А он прожил - как некий хулиган. Какой чудак, какой чудак он право. И всё-таки под радостную грусть Не каждый свистнет ночью для забавы, Не каждый тискал бы краснеющую Русь.