Влад Balu Строки
Мне рассказали одну историю. Историю не про долгую любовь, не про года, проведённые вместе, а про одно мгновение. Про солдата, который, будучи на гражданке, встретил девушку. Была всего одна встреча. И один, первый, самый нерешительный поцелуй — тот, который помнишь всю жизнь. А потом — СВО. Потом — ад. И в этом аду у него было только её письмо. Не от любимой жены или невесты, а почти от незнакомки. Но в этих строчках была целая вселенная. Вера, надежда, образ того единственного мгновения, которое стало якорем. Он говорил, что эти «строки из письма сберегли» его. После боя он вновь и вновь перечитывал их, и они «силы придавали». Это не метафора, а чистая правда его жизни. Он жил с ощущением, что его ждут. Что есть ради кого возвращаться. Эта история меня накрыла. Я представил этого парня в окопе, с затертым листком в руках. Как в грохоте «грозовых ночей» он мысленно улетал на тот берег, к тому поцелую. Как его вели вперёд не приказы, а образ любимой, что «проснётся на моём плече». Слова пришли сами. Его фразы стали строчками куплетов. «Алая роса, уносит в небеса…» — для меня это и рассвет после боя, и символ той хрупкой, почти неземной надежды, что уносит простого парня из ужаса домой, к «родным берегам». Я не сочинял песню. Я просто пытался сложить услышанное в строки, дать музыке ту же интонацию — сдержанную, мужскую, где боль и усталость проглядывают сквозь железную волю. Где в каждом припеве — не романтика, а обет. «Ты жди и я приду» — это не просьба, это клятва самому себе. Эта песня — про ту тончайшую нить, которая может спасти человека. Она родилась из реального письма, из реальной истории одного боя, одной встречи, одного поцелуя. И я просто стал тем, кто её записал. Чтобы она летела дальше, как те самые письма.
Мне рассказали одну историю. Историю не про долгую любовь, не про года, проведённые вместе, а про одно мгновение. Про солдата, который, будучи на гражданке, встретил девушку. Была всего одна встреча. И один, первый, самый нерешительный поцелуй — тот, который помнишь всю жизнь. А потом — СВО. Потом — ад. И в этом аду у него было только её письмо. Не от любимой жены или невесты, а почти от незнакомки. Но в этих строчках была целая вселенная. Вера, надежда, образ того единственного мгновения, которое стало якорем. Он говорил, что эти «строки из письма сберегли» его. После боя он вновь и вновь перечитывал их, и они «силы придавали». Это не метафора, а чистая правда его жизни. Он жил с ощущением, что его ждут. Что есть ради кого возвращаться. Эта история меня накрыла. Я представил этого парня в окопе, с затертым листком в руках. Как в грохоте «грозовых ночей» он мысленно улетал на тот берег, к тому поцелую. Как его вели вперёд не приказы, а образ любимой, что «проснётся на моём плече». Слова пришли сами. Его фразы стали строчками куплетов. «Алая роса, уносит в небеса…» — для меня это и рассвет после боя, и символ той хрупкой, почти неземной надежды, что уносит простого парня из ужаса домой, к «родным берегам». Я не сочинял песню. Я просто пытался сложить услышанное в строки, дать музыке ту же интонацию — сдержанную, мужскую, где боль и усталость проглядывают сквозь железную волю. Где в каждом припеве — не романтика, а обет. «Ты жди и я приду» — это не просьба, это клятва самому себе. Эта песня — про ту тончайшую нить, которая может спасти человека. Она родилась из реального письма, из реальной истории одного боя, одной встречи, одного поцелуя. И я просто стал тем, кто её записал. Чтобы она летела дальше, как те самые письма.
